Мотя, однако, не такая уж ханжа, чтобы сказать Саре Львовне, будто сделанная за царя Тымка её мягкая мебель соответствует современному представлению о таковой. Хотя та всякий раз надрывает её откровенную душу: правда же,  это креслице еще ничего, правда?! Функционально – таки да, но с эстетической точки зрения… Тут Мотя с облегчением вздохнула – не всё ли равно, сидя в каком кресле читать, лишь бы чтиво было интересным!

Конечно же, ведение дневника – дело личное.

Мотя, например, регулярно отчитывается перед подругой, и у нее просто не возникает необходимости что-то там записать. С чего бы! После очередной «исповеди» с последующей нахлобучкой бедной Моте уже не то что писать не хотелось – она иногда вообще еле справлялась с желанием уйти. И никогда не возвращаться к этой зануде! Поговорить – да. Но описывать чего-то там типа погоды или политических сенсаций, или дворовых новостей? Что вы! Это Сара Львовна настолько старорежимна, что еще и день советской конституции отмечает. (Шутка. На самом деле она чтит только Новый год и Восьмое марта. Но дневник ведет. Тем не менее!)

Несколько строк для представления об этом атавизме (естественно, с позволения хозяйки):

«У нас в Одессе так: выпала ложка снега – заносы, ложка воды – потоп, ветер с ложкой пыли – тайфун, лучик солнца – значит, уже можно на пляж!»

Или: «Мы с Мотей на Привозе. Как всегда, цепляются с лотков зазывалы: «Купите туалетную бумагу, дама! Не надо? Ну что за люди! Можно подумать, что в Одессе уже все кушать перестали!»

Или: «Мы с Мотей на Седьмом километре. Ужас, до чего у нас зомбированная футболом публика! Уже Шевченко-футболист затмил Шевченко-поэта! А тут еще это «Евро-2012»! А тут еще он забил два гола подряд! И куда мы идем, спрашивается!?»

Или: « Мы с Мотей пьем чай на балконе. Анна Пантелеевна судачит с Пальмирой Ивановной о переезде Фени к детям. Пьем чай тихо, чтобы не мешать их разглагольствованиям:

–  И что? Как она устроилась? – живо заглядывает Пальмира Ивановна в смутные глазки Анны Пантелеевны, подкрашенные, правда, бриллиантовой зеленью ввиду хронического конъюнктивита.

– Ой, не спрашивайте! У нее и там точно такой же бардак, какой был и здесь! – быстро-быстро моргает Анна Пантелеевна, собираясь, видимо, описывать подробности бытовой неряшливости бывшей соседки, у которой она недавно побывала в гостях. Но скачки природного любопытства Пальмиры Ивановны ее опережают:

– А что же дети? Она же привыкла жить одна! Неужели не цапается с невесткой?

– И чтобы вы знали, что таки нет! Та тоже такая же нехлюя…

Слов нет.»

От чтения этой бытийной летописи трудно, однако, оторваться. Но доверие Сары Львовны не безгранично!